Основан в 1993 году
в целях объединения
и координации усилий политиков, общественных деятелей, ученых для содействия решению актуальных вопросов
в сфере политики и экономики, развитию гражданского общества и правового государства.
Публикации / 2017 / 10 / 25
25 ОКТЯБРЯ 1917 ГОДА
Открытие II Съезда Советов было запланировано на два пополудни. И делегаты уже начали заполнять огромный бальный зал (он же — зал пленарных заседаний Петросовета) на втором этаже южного крыла Смольного. Ленин и Троцкий не хотели начинать Съезд, пока держался Зимний. Однако решили все-таки занять депутатов, открыв форум, но в формате не Съезда, а экстренного заседания Петроградского Совета. В 14:35 в президиуме появился Троцкий в чёрном костюме, как для бала, поверх наброшена солдатская шинель. «Высокий белый зал, освещённый глазированными белыми канделябрами с сотнями электрических лампочек и разделённый двумя рядами массивных колонн. В конце зала — возвышение, по обеим его сторонам — высокие разветвлённые канделябры. За возвышением — пустая золочёная рама, из которой вынут портрет императора». Троцкий подошёл к трибуне:
— От имени Военно-революционного комитета объявляю, что Временного правительства больше не существует. (Аплодисменты.) Отдельные министры подвергнуты аресту. (Браво.) Другие будут арестованы в ближайшие дни или часы. Пока всё прошло бескровно. Мы не знаем ни одной жертвы… Власть Временного правительства, возглавлявшаяся Керенским, была мертва и ожидала удара метлы истории, которая должна была её смести.
Реакцию зала описывал сам Троцкий: «…Воцарилось на несколько секунд напряжённое молчание. Потом пришли аплодисменты, но не бурные, а раздумчивые. Зал переживал и выжидал». Далее, по газетному отчёту, «тов. Троцкий сообщает, что в порядке дня есть доклад Военно-революционного комитета и доклад о задачах власти Советов. Докладчиком по второму вопросу — товарищ Ленин. (Несмолкаемые аплодисменты.)»
— Да здравствует возвратившийся к нам товарищ Ленин!
Собрание устраивает бурную овацию».
Суханов попал в Смольный в тот момент, когда Ленин уже начал речь. «На трибуне стоял и горячо говорил незнакомый лысый и бритый человек. Но говорил он странно знакомым хрипловато-зычным голосом, с горловым оттенком и очень характерными акцентами на концах фраз… Ба! Это Ленин! Он появился в этот день после четырёхмесячного пребывания в «подземельях». Ну, стало быть, тут окончательно торжествуют победу».
— Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой всё время говорили большевики, совершилась… Отныне наступает новая полоса в истории России, и данная, третья русская революция должна в своём конечном итоге привести к победе социализма…
Зал внимал, а Молотов сзади смотрел на Ленина. Произнося речь, Ленин приподнял одну ногу — у него была такая привычка. Сколько раз слышал я от деда эту историю: подошва была протёрта до дырки. И через неё была видна грязная стелька. Вождь мирового пролетариата сносил купленные в Стокгольме ботинки. Ленин тем временем закончил речь:
— Теперь мы научились работать дружно. Об этом свидетельствует только что происшедшая революция. У нас имеется та сила массовой организации, которая победит всё и доведёт пролетариат до мировой революции. В России мы сейчас должны заняться постройкой социалистического государства. Да здравствует всемирная социалистическая революция! (Бурные аплодисменты.)
Суханов, наблюдая за настроением собравшихся, «не замечал ни энтузиазма, ни праздничного настроения. Может быть, слишком привыкли к головокружительным событиям. Может быть, устали. Может быть, немножко недоумевали, что из всего этого выйдет, и сомневались, как бы чего не вышло». После Ленина опять выступал Троцкий:
— С нашей стороны было бы преступлением не разослать революционных комиссаров по всей стране для осведомления о происшедшем широких народных масс.
— Вы предрешаете волю Всероссийского съезда Советов, — звучит из зала.
Троцкий резко отвечает:
– Воля Всероссийского съезда Советов предрешена тем огромным фактом восстания петроградских рабочих, происшедшего в ночь на сегодня. Теперь нам остаётся только развивать нашу победу.
«— Ну что, товарищ Суханов? — раздался позади меня невысокий женский голос с чуть пришёптывающим выговором, — не ожидали вы, что такой быстрой и лёгкой будет победа?
Я обернулся. Позади меня стоял незнакомый мужчина с бородой, коротко остриженный, и протягивал мне руку. Основательно всмотревшись, а больше припомнив, кому принадлежит этот довольно приятный контральто, я наконец узнал Зиновьева. Он преобразился радикально.
— Победа? — ответил я ему. — Вы уже празднуете победу? Подождите же хоть немного. Ликвидируйте хоть Керенского, который поехал организовать поход против Петербурга… Да и вообще, мы тут с вами едва ли вполне сойдёмся…
Зиновьев молча смотрел на меня с минуту, а потом отошёл шага на два в сторону. Ведь он только что высказывался и даже пытался вести кампанию против восстания — из опасения, что оно будет раздавлено. И вдруг дело идёт так гладко!
Зиновьев меж тем направился к трибуне:
— Мы находимся сейчас в периоде восстания, — сказал он, — но я считаю, что сомнений в его результате быть не может. Я глубочайше убеждён, что громадная часть крестьянства станет на нашу сторону после того, как ознакомится с нашими положениями по земельному вопросу.
«Поздравлял Совет также и Луначарский… Прений по докладу Ленина решили не устраивать. К чему омрачать торжество меньшевистскими речами?». Володарский зачитал написанную Лениным резолюцию, в которой Петросовет приветствовал «победную революцию пролетариата и гарнизона Петрограда. Совет в особенности подчёркивает ту сплочённость, организацию, дисциплину, то полное единодушие, которое проявили массы в этом на редкость бескровном и на редкость успешном восстании… Совет убеждён, что пролетариат западноевропейских стран поможет нам довести дело социализма до полной и прочной победы».
Джон Рид с коллегами подтянулся в Смольный уже после окончания заседания: «Огромные и пустые, плохо освещённые залы гудели от топота тяжёлых сапог, криков и говора… Настроение было решительное. Все лестницы были залиты толпой: тут были рабочие в чёрных блузах и чёрных меховых шапках, многие с винтовками через плечо, солдаты в грубых шинелях грязного цвета и в серых меховых папахах. Среди всего этого народа торопились, протискиваясь куда-то, известные многим Луначарский, Каменев… Я остановил Каменева, невысокого человека с быстрыми движениями, живым широким лицом и низко посаженной головой. Он без всяких предисловий перевёл мне на французский язык только что принятую резолюцию…».
После заседания Петроградского Совета собралась большевистская фракция и Петросовета, и Съезда — всего больше 350 человек. Свердлов информировал о ходе восстания в столице, Ногин рассказывал о ситуации в Москве, Старостин — в Одессе, Ватин — в Донбассе, Голощёкин — на Урале. В их изложении поддержка идеи перехода власти в Советам — повсеместная.
Фракционные заседания проводили в тот день в Смольном все имевшиеся там в наличии партии. ЦК меньшевиков постановил не принимать участия в работе II Съезда и вступить в переговоры с правительством о формировании нового коалиционного кабинета. Интернационалисты, объединенцы-новожизненцы предлагали участвовать, потребовав от Съезда образования правительства из представителей всех социалистических партий. Однако и на меньшевистском левом фланге было немало сторонников бойкота Съезда.
У эсеров борьба между правым и левым флангами достигла кульминации. «Мнения разделились, — писала их газета «Дело народа». — Одна часть находила, что в итоге захвата власти явится гражданская война, что партия эсеров не может санкционировать происшедшего переворота. Другая часть находила, что переворот придётся признать как свершившийся факт и найти с большевиками общий язык». Гендельман внёс резолюцию об уходе партии со съезда, но её отклоняют 92 голосами против 60.
Левые эсеры видят возможность взять верх в партии. Мстиславский, один из их лидеров, писал: «Поскольку на местах настроение партийных масс было, несомненно, левее застывших в февральских настроениях верхов, у нас была смутная надежда вырвать фракцию, а стало быть, и партию целиком из рук ЦК и выпрямить её в рост революционных событий». Но нет, правые стоят на своём. Колоть партию левые ещё не хотят. «Несмотря на огромную напряжённость «внутренних отношений», партия официально была единой: фракция съезда была одна», — подтверждал Мстиславский. Но в реальности раскол уже произошёл. «Под вечер мне пришлось на час отлучиться: когда я вернулся в Смольный, правые и левые сидели уже в разных комнатах».
В Зимнем дворце о том, что «революция свершилась», ещё не подозревали и надежд не теряли. Более того, в сумерках появились и новые надежды в связи с приходом подкреплений в лице двух сотен казаков и сорока увечных георгиевских кавалеров. Но качество подкрепления было сомнительно. Синегуб повествует: «Коридор уже был набит станичниками, а в него продолжали втискиваться всё новые и новые… Что за рвань? — соображал я, смотря на их своеобразные костюмы, истасканные до последнего. — Э, да у них дисциплина, кажется, тоже к чёрту в трубу вылетела. Хорошенькие помощники будут…
— Хотя на большом заседании представителей Совета съезда казаков и говорено было о воздержании от поддержки Временного Правительства, пока в нём есть Керенский, который нам много вреда принёс, всё же мы, наши сотни решили прийти сюда на выручку. И то только старики пошли, а молодёжь не захотела и объявила нейтралитет…».
Начальник Инженерной школы подполковник Ананьин, которому Пётр Иоакимович Пальчинский (вообще-то, инженер по профессии) счёл за благо поручить организацию обороны дворца, энергично взялся за дело, приказав всем офицерам школ и частей собраться для получения заданий. «Здесь были и казаки, и артиллеристы, и пехотинцы — все больше от военных школ, молодые и старики. Строгие, озабоченные и безудержно весёлые… Один полковник кричал:
— Сажают на голову какого-то начальника Инженерной школы, из молодых. Да чтобы я ему подчинился? Нет! Слуга покорный! В это время в комнату вошёл штаб-ротмистр.
— Господин полковник, имею честь явиться. Я едва пробился со своими инвалидами георгиевцами… Прошу дать работу. Вы не смотрите, что я одноногий. Я и мои инвалиды — в вашем распоряжении.
Действительно, шумно явившийся штаб-ротмистр был с протезом вместо левой ноги… Это появление инвалида отразилось на настроении офицеров, и когда штаб-ротмистр, заверенный комендантом обороны в предоставлении ему и его инвалидам боевой работы, отошёл от коменданта, начальник школы петергофцев заявил, что он принимает к исполнению порученную ему задачу. Вслед за петергофцами получили задания Ораниенбаумская первая и вторая школы».
Сколько всего сил собралось у Зимнего дворца. Ильин-Женевский вёл подсчёт и заносил в свою записную книжку: «1) Два отделения Михайловского военного училища; 2) 700 человек юнкеров Петергофской школы прапорщиков; 3) 300 человек Ораниенбаумской школы прапорщиков; 4) три роты (около 500 человек) Гатчинской школы прапорщиков; 5) 200 человек ударного женского батальона; 6) 200 человек казаков. Всего по моим подсчётам выходило около двух тысяч человек. Это была вся та «несметная рать», которую Временное правительство смогло противопоставить силам революции».
К 16:00 Временное правительство вновь собралось, и Кишкин формально был назначен генерал-губернатором, получив «исключительные полномочия по водворению порядка в столице и защите Петрограда от всяких анархических выступлений, откуда бы они ни исходили, с подчинением ему военных и гражданских властей».
Новый генерал-губернатор — вместе с военными заместителями Пальчинским и Петром Моисеевичем Рутенбергом (тоже инженер по специальности) — сразу же отправляется в штаб округа, чтобы «вдохнуть веру». Но быстро убеждается, что «у начальства округа этой веры не было». Тогда он «в гневе» окончательно отрешил от должности Полковникова и возложил функции командующего округа на генерала Багратуни. Это ещё больше усиливает сумятицу. Особенно с учётом того, что мало кто желал находиться под непосредственным руководством самого Кишкина с его репутацией «буржуазного реакционера». Социалисты — уж точно. Многие офицеры тут же на месте подали в отставку. Правда, уходить им было особо некуда.
Было подготовлено воззвание Временного правительства, начинавшееся словами: «В Петрограде назревают грозные события… Действующая армия… не может допустить, чтобы ей наносился предательский удар в спину». Армию призывали «сплотиться вокруг Временного правительства и центральных органов революционной демократии». Но что делать с воззванием? Отправили подвернувшегося журналиста, чтобы тот передал текст в «какую-нибудь» типографию, но тот далеко не уехал. В итоге Ливеровский продиктовал по телефону текст заявления своему заместителю для распространения по каналам железнодорожной связи.
Был брошен клич ко всем, до кого могли дозвониться или достучаться, прийти на защиту дворца. На квартиру Набокова около четырёх посланец передал просьбу прибыть срочно в Зимний дворец. Набоков на трамвае добрался до Дворцовой площади. «Оказалось, что площадь оцеплена. Солдаты стояли редкими шеренгами вдоль аллеи, идущей параллельно Александровскому саду, кругом площади и вдоль решётки, окружающей дворцовый сад. По тротуарам толпилось довольно много народу… Верный своей привычке в подобных случаях избегать расспросов, я вынул имеющийся у меня пропуск в Зимний дворец… молча предъявил его первому попавшемуся солдату и беспрекословно был им пропущен… В зале находились все министры, за исключением Н. М. Кишкина (он был в это время в здании штаба округа, тут же, на Дворцовой площади)… Чрезвычайно взволнованным казался Коновалов. Министры группировались кучками, одни ходили взад и вперёд по зале, другие стояли у окна. С. Н. Третьяков сел рядом со мной на диван и стал с негодованием говорить, что Керенский их бросил и предал, что положение безнадёжное. Другие говорили (помнится, Терещенко, бывший в повышенно-нервном возбуждённом состоянии), что стоит только «продержаться» 48 часов — и поспеют идущие к Петербургу верные правительству войска…
Мой приход очень приветствовали. Оказалось, что Коновалов разослал посланцев во все стороны, созывая «живые силы»… Никто не откликнулся, кроме меня. Само собою разумеется, что присутствие моё оказалось совершенно бесполезным. Помочь я ничем не мог, и, когда выяснилось, что Временное правительство ничего не намерено предпринимать, а занимает выжидательно-пассивную позицию, я предпочёл удалиться — как раз в ту минуту (в начале 7-го часа), когда пришли сказать Коновалову, что подан обед… Минут через пятнадцать-двадцать после моего ухода все выходы и ворота были заняты большевиками».
Меж тем Кишкин вернулся во дворец, чтобы оттуда «организовать сопротивление». Пальчинский утверждал, что в те часы царили общий хаос и растерянность. Правительство продолжило заседание. Заслушали информацию Станкевича о его телеграфном разговоре с Духониным, который документально зафиксирован. Станкевич сообщал в Ставку:
— Положение с каждой минутой сложнее… В руках правительства лишь центральная часть города, включая штабы и Зимний дворец. Силы правительства: две с половиной школы юнкеров и батарея Михайловского училища и два броневика. Этих сил достаточно продержаться 48 часов, но не больше, и нет возможности без помощи извне предпринять какие-либо активные меры…
— Войск назначено достаточно. По справке, которую я взял сейчас у начвосоверха, — самокатные батальоны в ночь на сегодняшнее число со станции Передольское и Битецкая отправлены по желдороге в Петроград. По моим расчётам, они должны бы уже давно прийти по назначению. Неужели нет сведений об их приходе? Мне передавали, что поехали их встречать… Мне непонятно, почему столь ничтожны силы правительства?».
В 18:00 заседание кабинета возобновилось. Обсуждался вопрос: оставаться ли в Зимнем дворце или разойтись. Станкевич «доказывал, что ещё имеется полная возможность покинуть дворец, не рискуя быть арестованным, и перейти в другое помещение, откуда уже организовывать борьбу. Слишком пустынно было в Зимнем дворце и мертвенно. Конкретно я предлагал перейти в Городскую думу, где, по телефонным сведениям, собрались все представители общественности и где намечался действительный центр борьбы… Но только Гвоздев соглашался со мной. Остальные члены правительства решительно отказались. И, может быть, они были правы… Лучше было погибнуть в пустынном Зимнем дворце и быть арестованными толпой ворвавшихся солдат, чем оказаться окружёнными и поддерживаемыми теми, кто вчера ещё винил правительство в том, что оно вызвало большевизм... Чтобы устранить всякие сомнения, правительство устроило закрытое заседание и постановило оставаться во дворце и защищаться до последней степени».
Наступил вечер, надо, наконец, открывать II Всероссийский съезд Советов, а Зимний дворец не сокрушён. Бонч-Бруевич передавал настроение Ленина, который безумно нервничал: «Почему так долго? Что делают наши военачальники? Затеяли настоящую войну! Зачем это? Окружение, переброски, цепи, перебежки, развёртывание… Быстрей! В атаку! Хороший отряд матросов, роту пехоты — и все там!»
Подвойский признавал: «Ленинский план — поставить съезд перед фактом уже происшедшего переворота — оставался незавершённым. Задержка со взятием Зимнего волновала до чрезвычайности весь Смольный. Каждая минута напряжённого ожидания казалась часом. Ленин присылал мне, Антонову-Овсеенко, Чудновскому десятки записок, в которых ругался, что мы затягиваем открытие съезда и тем вызываем волнение среди делегатов: «Надо открывать заседание съезда, а Зимний всё ещё не взят»…
Цепи с каждым часом все теснее подступали к площади Зимнего дворца и становились все гуще и гуще. К 6 часам Зимний был словно опоясан солдатскими цепями. Солдаты и матросы все ближе и ближе подползали к нему, оставляя за собой резервные узлы. Перебежкой они последовательно занимали все исходные пункты для штурма Зимнего… Юнкера, забаррикадировавши штабелями двор у ворот дворца, зорко следили за движениями наших головных цепей и всякое передвижение их встречали ружейным и пулемётным огнём…
Меня неоднократно впоследствии просили объяснить, почему мы, имея силы и возможности покончить с Временным правительством, сами оттягивали этот конец. Я отвечал: «Да, положение наше у Зимнего к 6 часам было таково, что стоило приказать «На штурм!», и героической кровью нескольких сотен борцов мы бы завладели дворцом. Но в этот исторический момент каждая капля крови бойца революции в наших глазах была дороже и без того уничтожаемого врага. Защитников Зимнего с каждым часом всё больше разлагала агитация наших сторонников в среде юнкеров и казаков, а также агитация проникших через потайные ходы переодетых матросов и солдат, членов Военной организации».
Когда стемнело, приближение решительных перемен людьми по-прежнему не чувствовалось. Мимо Зимнего на трамвае проезжал Бенуа: «Уже темнело, и я не мог вполне разглядеть, происходит ли что-нибудь ненормальное на площади. Почудилось только, что между горами сложенных дров движутся какие-то тёмные массы, но что они представляют собой, я не разобрал. Во всяком случае, я никак не ожидал, что «это на сегодня», и что мы доживаем самые последние часы нашего «буржуазного строя». Мало того, когда наши девицы, Атя и Надя, изъявили желание отправиться вечером в балет, то мы с женой не сочли нужным их от этого отговаривать». Потом, правда, пожалели.
У Вильямса и его американских коллег по цеху тоже «в кармане лежали билеты в Мариинский театр на новый балет с Карсавиной. Но кто мог сегодня думать о балете, о концерте выступающего в тот вечер великого Шаляпина или даже о мейерхольдовской постановке драмы Алексея Толстого «Смерть Иоанна Грозного»? На Невском мы встретили много людей, у которых, судя по их одежде, тоже, наверное, были билеты в театр, но нам показалось, что настроение у них далеко не театральное…
Я оглянулся вокруг. Все выглядело удивительно нереальным. Люди двигались по улице, глазея по сторонам, как туристы в незнакомом городе, толпились группами на углах улиц. На каждом перекрёстке стояли красногвардейцы или солдаты, или те и другие вместе, небрежно закинув за плечи винтовки с примкнутыми штыками».
Ряды защитников Зимнего дворца стали заметно редеть. «Покидали дворец «изголодавшиеся», покидали в одиночку и группами павшие духом, покидали обманутые. Едва ли не самым ярким эпизодом в этом отношении был уход артиллерии — он на многих произвёл удручающее впечатление», — замечал Мельгунов. Действительно, в 18:15 юнкера Михайловского училища, прихватив 4 орудия, покидают Зимний. Синегуб писал: «Всё, казалось, налаживалось и прояснялось. Но вот открывается дверь, и перед столом вырастает офицер артиллерийского взвода…
— Господин полковник, — обратился он к коменданту обороны, — я прислан командиром взвода доложить, что орудия поставлены на передки и взвод уходит обратно в училище согласно полученному приказанию от начальника училища через приказание от командира батареи…
— Как это так?! — вырвалось у коменданта. — Немедленно остановите взвод.
— Поздно! — ответили юнкера. — Взвод уже выезжает. Мы просили остаться, но командир взвода объявил, что он подчиняется только своему командиру батареи. Вот мы и ещё несколько юнкеров остались. Взвод уходить не хотел, но командир взвода настоял с револьвером в руках».
С Михайловским училищем история была такая: юнкера были выведены обманным приказом комиссара, который сочувствовал революционерам. «Комиссаром батареи состоял военный лётчик Акашев, раньше бывший эсером, а в это время — анархистом, о чём Временное правительство не знало, — подтверждал Дзенис. — Отдав именем правительства приказ о выступлении на позицию, он вывел батарею в полном составе без прикрытия через арку Главного штаба на Невский проспект».
Вспоминал Лайминг: «Нам дали ранний обед и, когда стало темнеть, приказали аммуничить лошадей и готовиться к уходу батареи из дворца… Наш отделенный офицер скомандовал отправление, и батарея пошла через Дворцовую площадь по направлению арки Главного Штаба...
Как только мы прошли арку Главного Штаба и стали подходить по Морской улице к Невскому проспекту, неожиданно из-за всех углов по Невскому и из всех домов и подворотней на Морской высыпали сотни вооружённых людей, рабочих с красными флагами и винтовками, и в один миг окружили всю нашу батарею... Пока с меня сдирали погоны, отнимали шашку и револьвер, я заметил группу солдат, около ста человек, под предводительством унтер-офицера, которые пробивались сквозь окружавшую нас толпу и отталкивали от нас рабочих…
— Товарищи рабочие, этот пункт мне поручен лично Лениным, и я забираю этих юнкарей в плен!..
На этом солдаты его нас всех окончательно окружили и повели за угол по Невскому в сторону Мойки, а затем по боковой улице в казармы Павловского полка».
В 18:30 министрам Временного правительства подали борщ и рыбу с артишоками. Аппетит немедленно был испорчен ультиматумом ВРК, об обстоятельствах появления которого рассказал Подвойский. «В 6 часов вечера, когда всё уже было готово к штурму, на последнем совещании тройки в Петропавловской крепости мы решили послать самокатчиков в штаб Петроградского военного округа с ультиматумом о сдаче в течение 20 минут. В противном случае штаб будет обстрелян из пушек Петропавловской крепости и с «Авроры»… В тот же час был послан ультиматум в Зимний: очистить дворец и сложить оружие, а самим сдаться Военно-революционному комитету».
Из Петропавловской крепости в штаб округа прибыли двое самокатчиков — Фролов и Галанин — и предъявили ультиматум за подписями Антонова-Овсеенко и Благонравова присутствовавшему там Кишкину и его помощникам с требованием сдачи Временного правительства и капитуляции всех его защитников. На размышление было дано в действительности 40 минут. Кишкин по телефону проинформировал об ультиматуме Коновалова и Терещенко и вместе со свитой помчался в Зимний дворец. Станкевич в 19:02 шлёт отчаянную телеграмму в Псков Войтинскому: «Всё зависит от вашей энергии и решительности. Здесь этих качеств не оказалось; благодаря чему создалось крайне сложное положение, из которого нет выхода без поддержки и решительного слова со стороны фронта, как фронт решит и как будет действовать, так сложится и судьба власти России».
Подполковник Николай Николаевич Пораделов, оставшийся за старшего в штабе округа, вскоре даст показания следователям: «По получении ультиматума Кишкин, Рутенберг, Пальчинский и Багратуни перешли в Зимний дворец, откуда обещали позвонить по телефону ответ на ультиматум самокатчиков… В назначенный самокатчиками срок ответа от упомянутых не поступило». В 19:40 пятьдесят красногвардейцев и солдат Павловского полка под командованием члена ВРК Склянского и рабочего с завода Розенкранца Анохина захватили штаб Петроградского военного округа. Пораделов сдал его без боя».
Это означало уже полное блокирование правительства во дворце. Ответа на ультиматум, который уже полчаса как истёк, не было. Министры продолжали совещаться. Кто-то поинтересовался у Вердеревского, что будет с Зимним, если «Аврора» откроет огонь. Тот спокойно ответил:
— Он будет обращён в кучу развалин. И ни одно другое здание не будет повреждено.
«Из Малахитового зала, который окнами выходил на Неву и как бы напрашивался на снаряд от «Авроры», министры перешли в одно из бесчисленных помещений дворца, окнами во двор. Огни были потушены». Обратились к Городской думе за моральной поддержкой. «Одновременно начались усиленные поиски какой-либо физической помощи. Делалось это при посредстве телефона, который оказался не выключенным... Все взывали о помощи. Но помощи не нашли».
В Ставку ушла телеграмма за подписью Коновалова: «Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов объявил правительство низложенным, потребовал передачу власти под угрозой бомбардировки Зимнего дворца пушками Петропавловской крепости и крейсера «Аврора». Правительство может передать власть лишь Учредительному собранию, решило не сдаваться и передать себя защите народа и армии. Ускорьте посылку войск».
Пальчинский дал приказ юнкерам стойко защищаться, но они желали поговорить с самим правительством. «Около семи часов вечера они пришли и спросили: что прикажете делать? Отбиваться? Мы готовы до последнего человека. Уйти домой? Если прикажете, мы уйдём. Прикажите, вы — правительство. И министры сказали: так и так, мы не знаем, мы не можем приказать ни того, ни другого. Решите сами — защищать нас или предоставить нас собственной участи... Министры не понимали того, что сейчас же поняли юнкера: не отдавая никакого приказа, отсылая к личной совести, к частному усмотрению юнкеров, министры перестали быть правительством».
Антонов-Овсеенко сел писать второй ультиматум Временному правительству, давая ему теперь действительно 20 минут на раздумья, после чего будет открыт огонь с судов и из орудий Петропавловской крепости. Матрос с «Амура» Алексей Антонович Дорогов вспоминал: «С ультиматумом отправился я и тов. Павлов; тов. Павлов остался на середине площади, между штабом округа и дворцом, чтобы обоим не погибнуть… Раздался оклик:
— Стой! Кто идёт?
Несколько солдат направили на меня винтовки с баррикад. Я ответил:
— Иду от Революционного комитета парламентёром к Временному правительству с пакетом, и пакет нужно передать лично…
Дорогов отошёл, ждёт. Минут через пятнадцать позвали, чтобы дать ответ. «Я не дошёл двух шагов до баррикад, как со стороны Морской началась стрельба. Со всех концов Зимнего на стрельбу ответили из пулемётов и винтовок». На сём закончилась история и второго ультиматума.
Последовал приказ к штурму. Сигнал должен был дать выстрел пушки Петропавловской крепости, а вся её артиллерия — поддержать наступление. Не тут-то было. Комиссар крепости Благонравов: «Навстречу выходит прапорщик и докладывает, что стрелять из орудий нельзя, так как они в неисправности, — в компрессорах нет ни капли масла, и при первом выстреле их может разорвать. Подозреваю подвох. Волна страшной злобы ударяет в голову, рука против воли тянется к нагану, но вовремя сдерживаюсь. Расспрашиваю. Фейерверкер и артиллерист в один голос подтверждают то же самое. Я ничего не понимаю в орудиях и потому беспомощен уличить артиллеристов во лжи».
Антонов-Овсеенко там же, в крепости, и он в ярости на Благонравова:
— Как, но вы же говорили, что всё готово? Вас просто надувают артиллеристы. Пойдём к батареям.
Уже темнеет, мы изрядно путаем в дебрях Петропавловки. Ну, конечно, эти господа всё стараются просто сорвать, ничего у них не ладится, объяснения путаны, в тоне предательская дрожь.
— Ладно. Вызовите артиллеристов с Морского полигона. Сигнал же дайте из сигнальной пушки», — распоряжаюсь я.
Поднялась суета. Подозрительно долго возятся с сигнальной пушкой. Совсем стемнело. Грозно, зловеще всё напряглось вокруг Зимнего, из Смольного нас торопят.
— Из-за вас может чёрт знает что произойти», — упрекаю я Благонравова.
В этот момент кто-то вбегает в комендантскую крепость:
— Они сдаются, ультиматум принят.
«Благонравов покачнулся от волнения, но выпрямился, бросается со слезами ко мне, раскрыв объятия. Еду на моторе в Штаб округа. Пробираемся сквозь наши заставы». Как выяснилось, рано радовались.
Около восьми вечера отправился к передовой линии Подвойский. Там и Чудновский. К осаждавшим из дворца вышел юнкер, делегированный от Ораниенбаумской школы. «Во избежание печальных последствий «недоразумения», он предложил мне тотчас же отправиться выяснить его на площадь к юнкерам, — рассказывал Чудновский. — Караульный начальник, прапорщик… потребовал, чтобы мы отправились с ним во дворец, заявив, впрочем, что моей безопасности ничто не угрожает. Положение было не из приятных, но делать было нечего, и волей-неволей я принуждён был последовать за нашим проводником. В коридорах дворца его поведение резко изменилось, он обрушился на юнкера с бранью и упрёками за то, что он осмелился дать мне слово и гарантировать мою безопасность... Я был уведён для представления «генерал-губернатору» Пальчинскому. Мне пришлось прождать минут двадцать, пока он освободился.
Увидев меня, Пальчинский замахал руками: «Арестовать, арестовать», и своей грубостью заставил меня обратить его внимание на необходимость быть вежливей и приличней даже с арестованными… Юнкера потребовали немедленного моего освобождения, ибо, по их словам, моим задержанием наносился ущерб их честному слову. Пальчинский долго пытался образумить мятежных защитников «законного порядка вещей». Но стук прикладов о паркет был внушителен, и лица юнкеров не предвещали ничего доброго.
— Хорошо, я освобожу его, — говорил Пальчинский…
Я был выведен прапорщиком Миллером из дворца через баррикаду, с которой солдаты неизвестной мне части вели энергичную перестрелку с нашими солдатами и матросами, и красногвардейцами, занимавшими прилегающие площади и улицы. Я перешёл площадь и очутился в среде друзей».
В 20:15 Ливеровский зафиксировал: «Вердеревский и Карташев подняли вопрос о действительности и обстоятельствах текущего момента наших полномочий. Все от нас откололись. Не должны ли мы сдать власть». Нет, не сдавать — мнение кабинета.
Затем около часа продолжалась война нервов и воззваний. В 20:30 ВРК рассылает телеграмму всем армейским комитетам и Советам солдатских депутатов: «Петроградский гарнизон и пролетариат низверг правительство Керенского, восставшее против революции и народа. Переворот, упразднивший Временное правительство, прошёл бескровно. Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов торжественно приветствовал совершившийся переворот и признал, впредь до создания правительства Советов, власть Военно-революционного комитета… Народная революционная армия не должна допустить отправки с фронта ненадёжных войсковых частей на Петроград. Действовать словом и убеждением и, где не помогает, препятствовать отправке беспощадным применением силы».
Вслед за этим рассылается циркулярное предписание ВРК районным Советам рабочих и солдатских депутатов: «Охрана революционного порядка в районах сосредоточивается в руках местных Советов рабочих и солдатских депутатов. Должность комиссаров милиции упраздняется. Районным Советам депутатов предписывается выделить комиссаров по охране революционного порядка».
В 21:00 правительство отвечает радиограммой к населению: «Всем, всем, всем!.. Петроградский Совет р. и с. д. объявил Временное правительство низложенным и потребовал передачи ему власти под угрозой бомбардировок Зимнего дворца из пушек Петропавловской крепости и крейсера «Аврора», стоящего на Неве. Правительство может передать власть лишь Учредительному собранию, а потому постановило не сдаваться и отдать себя под защиту народа и армии, о чем послана телеграмма в Ставку. Ставка ответила о посылке отряда. Пусть страна и народ ответят на безумную попытку большевиков поднять восстание в тылу борющейся армии». В феврале подобное восстание в тылу никого — членов Временного правительства уж точно — не смущало.
На призыв правительства откликается Городская дума. Станкевич уже там, в думе, «где был оживлённый бурлящий центр общественной антибольшевистской работы… Было крайне приятно почувствовать себя опять на людях, не среди обречённых. Все помещения полны народу. Много заседаний. Много предложений. Много добрых решительных слов и уверенных лиц». Но за весь день ни дума, ни партии никакой помощи правительству организовать не сумели.
— Революционная демократия разговаривает, революционное правительство погибает, — с горестной язвительностью заметил Никитин в последнем своём телефонном разговоре с одним из думских друзей.
Открывая заседание, Шрейдер сообщил, что через «несколько секунд» начнётся обстрел Зимнего дворца. Было решено срочно послать три делегации «в целях предотвратить катастрофу»: на крейсер «Аврора» во главе с графиней Паниной, в Смольный под руководством самого Шрейдера и в Зимний дворец — председатель думы Исаев. До их возвращения заседание было прервано. Делегации до места назначения не дойдут: их просто не пропустят патрули.
Попытки массовых выступлений в защиту правительства пресекались на корню. Подвойский писал: «Буржуазия Петрограда пыталась создать в тылу наступавших цепей демонстрации. Она собирала у «Вечернего Времени» против Гостиного двора кучки людей и распиналась за «непролитие братской крови». Но твёрдое боевое настроение солдат отбило охоту к каким-нибудь выступлениям... Арестован был начальник Штаба Петроградского военного округа князь Багратуни. Матросы сняли его с извозчика вместе с помощником военного министра, князем Тумановым, и хотели тут же расстрелять, однако, успокоившись, отправили их в Петропавловскую крепость».
Но с Зимним — хуже. Вновь Подвойский: «Записки Ленина, которые он посылал то мне, то Антонову-Овсеенко, то Чудновскому… становились все более жёсткими… От плана бескровного переворота, казавшегося таким реальным и заманчивым, приходилось отказаться. Зимний не желал сдаваться — его нужно было брать штурмом». После девяти Подвойский приказал Благонравову, наконец, дать сигнал к атаке и открыть артиллерийский огонь. На крейсер «Аврора» ушёл приказ произвести по этому сигналу холостой выстрел из носового орудия.
В Петропавловской крепости, наконец, появляются два моряка-артиллериста. По версии Троцкого, их прислал Лашевич, в будущем — видный троцкист. В сталинской «Истории Гражданской войны» их направляет Свердлов. Моряки — народ отчаянный: осмотрели орудия и признали пригодными для боевых действий. Из крепости прозвучали три сигнальных выстрела. Ливеровский зафиксировал время начала артиллерийского огня и пулемётного обстрела — 21:30.
Силы штурмовавших Зимний дворец советские историки оценивали в 18–20 тысяч человек, из которых не менее 5 тысяч были красногвардейцами (из тех 100 тысяч солдат, матросов и красногвардейцев, которые приняли участие в восстании в Петрограде).
«Выстрелы из орудий Петропавловской крепости наполнили ночь гулом, — писал Подвойский. — Наши части двинулись вперёд, открыли ураганный пулемётный и винтовочный огонь. Баррикады встретили их решительным отпором. Стрельба из винтовок и пулемётов с той и другой стороны смешалась в одной общей трескотне. Пули шлёпали на противоположном от Штаба углу Невского. Звенели стекла, со стен летела штукатурка. На углу Дворцового сада длинной линией сверкали ружейные огоньки и густой лентой — пулемётные. Раздался выстрел с «Авроры». Это внесло большое смятение в ряды защитников Зимнего. Стрельба прекратилась, замолчали пулемёты и винтовки, умолкли пушки. Наступила какая-то совершенно неправдоподобная тишина».
Флеровский наблюдал за ситуацией с «Авроры»: «Набережные Невы усыпала глазеющая публика. Очевидно, в голове питерского обывателя смысл событий не вмещался, опасность не представлялась, а зрелищная сторона была привлекательна. Зато эффект вышел поразительный, когда после сигнального выстрела крепости громыхнула «Аврора». Грохот и сноп пламени при холостом выстреле куда значительнее, чем при боевом, — любопытные шарахнулись от гранитного парапета набережной, попадали, поползли. Наши матросы изрядно хохотали над комической картиной».
В Зимнем дворце было не до смеха. Мария Бочарникова вспоминала: «В 9 часов вдруг впереди загремело «ура!». Большевики пошли в атаку. В одну минуту все кругом загрохотало. Ружейная стрельба сливалась с пулемётными очередями. С «Авроры» забухало орудие. Мы с юнкерами, стоя за баррикадой, отвечали частым огнём. Я взглянула вправо и влево. Сплошная полоса вспыхивающих огоньков, точно порхали сотни светлячков. Иногда вырисовывался силуэт чьей-нибудь головы. Атака захлебнулась. Неприятель залёг. Стрельба то затихала, то разгоралась с новой силой.
Воспользовавшись затишьем, я спросила, повысив голос:
— Четвёртый взвод, есть ли ещё патроны?
— Есть, хватит! — послышались голоса из темноты.
— Есть ещё порох в пороховницах, не ослабели ещё казацкие силы! — раздался весёлый голос какого-то юнкера».
Бьюкенен зафиксировал в дневнике: «Последовавшая бомбардировка продолжалась непрерывно до десяти часов, после чего последовал примерно часовой перерыв». Исполком почтово-телеграфного союза в начале одиннадцатого сообщал: «Первое нападение на Зимний дворец в 10 часов вечера отбито». Правительство информировало: «Положение признаётся благоприятным… Дворец обстреливается, но только ружейным огнём без всяких результатов. Выяснено, что противник слаб».
Но артиллерийские залпы и начало штурма сделали своё дело: защитники Зимнего дворца продолжали расходиться. Около 22:00 казаки и юнкера инженерной школы заявили о своём намерении покинуть дворец. К ним вышли Коновалов, Маслов и Терещенко. По итогам переговоров юнкера остались, казаки решили уходить. Синегуб рассказывал: «Но вот скрипнула дверь, и показалась фигура капитана Галиевского. Бледный от волнения, шатаясь от усталости, капитан направился ко мне.
— Я не могу. Устал. Выбился из сил, убеждая казаков. Они, узнав, что ушла артиллерия, устроили митинг и тоже решили уйти.… Потом убедите казаков оставить вам пулемёты, которые поставьте на баррикады. Среди юнкеров найдите пулемётчиков, хотя бы чужой школы… «Движение казаков, собирающих свои мешки. Злые, насупленные лица. Все это ударило по нервам, и я, вскочив на ящик, стал просить, убеждать станичников не оставлять нас… Не выдавать! — рассчитывая громкими словами сыграть на традициях степных волков. В первый момент их как будто охватило раздумье, но какая-то сволочь напоминанием об уходе взвода артиллерии испортила все дело. Казаки загудели и опять задвигались.
— Ничего с ними не сделаете, — пробившись ко мне, заговорил подхорунжий. — Когда мы сюда шли, нам сказок наговорили, что здесь чуть не весь город с образами, да все военные училища и артиллерия, а на деле-то оказалось — жиды да бабы, да и Правительство, тоже наполовину из жидов. А русский-то народ там, с Лениным остался. А вас тут даже Керенский, не к ночи будет помянут, оставил одних. Вольному воля, а пьяному рай, — перешёл на балагурный тон подхорунжий, вызывал смешки у близ стоявших казаков… Чёрт с ними, пускай убираются, только пулемёты оставили бы. И я уже смягчённым тоном обратился к подхорунжему:
— Бог вам судия. Идите. Но оставьте пулемёты, а то мы с голыми руками, — попросил я.
— Берите, — мрачно ответил, не глядя на меня, подхорунжий».
За казаками последовали инвалиды и женщины. «Часть георгиевцев заколебалась, сложила оружие и попыталась выйти из Зимнего, — рассказывал Подвойский. — Их увещевают офицеры, удерживают юнкера. Дурной пример георгиевцев разлагающе действует на женский батальон. Офицеры и юнкера чувствуют опасность в дальнейшем задерживании ударников; их выпускают из дворца. Женскому батальону офицеры говорят, что в случае сдачи им грозит насилие и расстрел от большевиков. Несколько минут колебания обречённых, наконец, женский батальон принял решение сдаться. Их уже не удерживают и пропускают из дворца… Появление на площади сдавшихся на момент приводит наши цепи в замешательство.
— Сдались! — говорят появившиеся.
Громовое «ура» радостно катится через площадь. Сдавшихся уводят».
Антонов-Овсеенко радовался: «Артиллерийский обстрел подействовал. Сдаётся женский батальон, плачут — «больше не будем». Сдаётся школа юнкеров, тут же на панели складывают винтовки и под конвоем уходят по Миллионной. Чудновский хотел им оставить оружие, но я не согласился». У Синегуба ударницы не сдаются, а осуществляют героическую вылазку для освобождения штаба округа, в ходе которой их захватывают.
Оставалась часть юнкеров, надежда на которых таяла. В 22:40 Ливеровский записал: «В нижней галерее встретил юнкеров с захваченными во дворе красногвардейцами. При обыске у них отобрали, кроме ружей, револьверы и ручные гранаты. Когда же лазутчиков стало много, они принялись разоружать юнкеров, причём все это, по рассказу одного офицера, совершалось мирно, без стрельбы».
НИКОНОВ Вячеслав Алексеевич,
председатель комитета по образованию и науке Государственной Думы,
председатель правления фонда «Русский мир», доктор исторических наук
Источники:
1. Рид Дж. Рождение нового мира.
2. Известия. 1917. 26 октября. № 207.
3. Троцкий Л. Моя жизнь. М., 2001.
4. Суханов Н. Записки о революции. Т. 3. Кн. 7.
5. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35.
6. Рид Дж. Избранное. Кн. 1.
7. Дело народа. 1917. 26 октября. № 190.
8. Мстиславский. Пять дней. М., 1922.
9. Октябрь. История одной революции.
10. Ильин-Женевский А. Ф. Октябрьская революция.
11.Октябрьское вооружённое восстание в Петрограде. Документы и материалы.
12. Мельгунов С. П. Как большевики захватили власть.
13. Набоков В. Д. До и после Временного правительства.
14. Станкевич В. Б. Воспоминания. 1914–1919.
15. Бонч-Бруевич В. Д. Из воспоминаний о Владимире Ильиче // Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. Т. 4. М., 1990.
16. Подвойский Н. И. Ленин в Октябре.
17. Бенуа А. Н. Дневник 1916–1918. М., 2006.
18. Вильямс А. Р. Путешествие в революцию. М., 1977.
19. Дзенис О. П. Под Зимним дворцом.
20. «Никто ясно не представлял себе, какие ужасы предстояли перед Россией…»: воспоминания Б. Г. Лайминга.
21.Дневник министра Ливеровского. 22. Троцкий Л. Д. История русской революции. Октябрьская революция.
23.Воспоминания матроса Алексея Антоновича Дорогова о взятии Зимнего дворца // Немеркнущие годы. Очерки и воспоминания о Красном Петрограде: 1917–1919.
24. Благонравов Г. Октябрьские дни в Петропавловской крепости.
25. Антонов-Овсеенко В. А. Взятие Зимнего дворца.
26. Чудновский Г. И. В Зимнем дворце перед сдачей // Правда. 1917. 8 ноября. № 183.
27.История Гражданской войны в СССР. Т. 2.
28. Минц И. И. История Великого Октября. Т. 2. М., 1968. 29. Флеровский И. Кронштадт в Октябрьской революции.